Ну, хотя бы так

[stalnoyemore]

Патриотически-идиотическое, так сказать. Фик, первый, по ГП. И не ругайте меня, я борюсь со своими комплексами (всегда не любила Уизли. всех. теперь люблю их жестко и извращенно...))

Без названия. да и стыдно для такой короткой финтифлюшки название придумывать) Про Джорджа после войны. Почти Хэппи-энд.

Про березы

ООС Дж. Уизли (хотя не факт))), Долохов жив, в остальном – канон учтен.


Оглядываясь назад на события войны, понимаешь очень многое: кто тебе друг, кто враг, кто марионетка в умелых руках, а кто и сам скорее равнодушный кукловод. В такие моменты вспоминать обо всем много легче, чем когда прошлое само настигает тебя у двери родного дома, с головой накрывает лавиной чувств и воспоминаний. Убийственно-горьких оттого, что ты, казалось, переборол это в себе, переступил, забыл….

Нет, это всегда лейтмотивом присутствует в твоих мыслях, настолько незаметно, что, свыкшись, ты перестаешь воспринимать эту идею как что-то чужеродное, а просто срастаешься с ней. Мысль думает сама себя, видимо…



Битва за школу стала самым тяжелым испытанием за все годы войны, для обеих сторон. Было два гроссмейстера – директор и Волдеморт, оба лишились возможности и дальше распоряжаться судьбами мира, один в силу своей смерти, другой – зацикленности на деталях, которые сам он возводил в ранг важнейших проблем, однако они и гроша ломаного не стоили. Игра уже давно шла сама по себе. Пешки сносили друг другу головы за пустую идею о торжестве справедливости. Теперь это смешно, тогда же другой мотивации и не нужно было. Ведь «хорошие» всегда в выигрыше, не так ли?

Оказалось, что нет. Слишком много жертв, смертей и предательств, та справедливость того не стоила. Если начистоту, то она вообще не стоила ничего. Но стремление к высшему и повергла нас всех в то, что следовало бы назвать затишьем, но с языка невольно срывается «ад».



Мы все еще приходили в себя, создавали иллюзии счастливой жизни: играли свадьбы, аж три, по-моему, рожали детей такими темпами, что даже мои родители были поражены. Складывалось ощущение, что все, словно воры, пытаются быстрее отхватить свой кусок счастья и припрятать его подальше, чтоб не отняли. Наверное, это вошло в привычку.




Я до сих пор помню, каково мне было, когда впервые после битвы я вернулся домой, в Нору. Таких чувств потом не было, я свыкся с мыслью о том, что брат умер, однако тогда меня будто обухом по голове ударило – так ко мне пришло осознание. Мне потом рассказали, что я не выходил из нашей с Фредом комнаты больше недели, но этого я, увы, не помню. У меня сохранилось лишь чувство, что именно там я виделся с ним в последний раз (не с призраком, конечно, много реалистичнее – с душой брата, которая теперь словно заключена во мне). С тех пор я, наконец, смог спокойно вспоминать, без дрожи в голосе рассказывать о Фреде. Но наедине с собой мне оставаться все же неприятно – это сводит с ума, слышать голос мертвеца в своей голове…




- Думаю, вскоре пройдет, - с грустью говорил мне Ли, когда мы с ним впервые после Битвы встретились. Говорил с непониманием и жалостью – раньше он никогда не видел меня таким «потерянным», как он назвал это. Я же предпочитал не задумываться, как это можно назвать.

Тогда мы с Ли очень быстро распрощались – ему было дико видеть меня без привычного заряда веселья, который раньше составлял самую мою сущность. А все это веселье словно утекло под землю у Хогвартса, словно там умерли мы оба: Фред – физически, а я – морально, растеряв там всю свою душу. У меня язык не повернется сказать, что во мне есть еще что-то от прошлой моей сущности, времен, когда брат был жив.




В магазин наш я так и не вернулся: это было бы губительно для меня в любом случае. Сейчас все дела там ведут Ли и Анжелина, Мне же перечисляется неплохой процент, который я все же планирую отдать ребятам. Заслужили.




. Неприятное чувство, когда судорожно ищешь, и не находишь себя внутри своей головы. По-моему, это какая-то маггловская болезнь. Мысль снова думает сама себя, я же сижу и равнодушно наблюдаю за этим со стороны.



- Делай с этим что-нибудь, - заглянув мне в глаза, сказала однажды Джинни. – Ты умираешь, не чувствуешь что ли? – Чувствовал. Но сказать ей не решился. Она еще мала, по крайней мере, мне хочется на это надеяться – слишком сильно все повзрослели за последние два года.



Сейчас моя жизнь странна – я поддался на уговоры Чарли и уехал из Англии в Румынию, в драконьи питомники. Здесь все мне показалось честнее и проще, главным же аргументом стало то, что здесь не было слышно даже отголосков нашей войны. Согласитесь, приятно осознавать, что в этих богом забытых бедных деревеньках можно начать сначала абсолютно все, не важны никакие детали твоего прошлого или настоящего. Сейчас, например, здесь как никогда много англичан (трое, вместе со мной) – не только поддерживавших когда-то Орден, но и бывших Пожирателей. Здесь они неподсудны Визенгамоту, поэтому многие держаться за это место. Ничто, кроме тебя самого, не имеет значения. За это я полюбил Румынию всем сердцем.

Чарли вскоре уехал домой, поддержать родителей после войны. Я не нашел в себе сил даже на это. Благо, меня поняли – не пришлось объясняться. Все настолько привыкли к тому, что мы с братом – единое целое, что, с его смертью, и я стал для большинства почти тенью. Это во многом пошло мне на пользу.




В Румынии, а особенно около нашего питомника, нет необходимости так ревностно оберегать наши секреты от глаз магглов – практически у каждого из них в семье были волшебники, они и без нас повидали магии. Так что, здесь каждый знает, что к драконам лучше не соваться – как бы мы их не держали, они много сильнее нас, а десятка магов около твари может и не оказаться. Питомник защищен великолепно – в основном, страхами и предостережениями местного населения.


- Джей, быстро, к третьему вольеру, - раздался крик из-за угла нашей импровизированной кухни. Кричал Долохов, с которым мы даже сдружились, главное условие – не вспоминать, чьи жизни он унес в Англии. Получается легко.

Я быстро бреду к загону, где весело горит костер – что-то вроде инкубатора, только на открытом воздухе – благотворно влияет на драконов. Пламя снова перекинулось на сухую траву рядом, Антонин пытается одновременно потушить траву (ногой) и удержать защиту, наложенную на ограду, за которой живет дракон, один из самых диких по нраву. Я быстро заливаю пламя из палочки, пока он заново ставит сбитый блок из чар на драконий вольер.

- Спасибо, - улыбнулся он мне, похлопав по плечу. – Жутко неудобно не видеть, куда посылаешь заклинания.… Хотя привычно, - снова усмехнулся он, хотя по его лицу пробежала серая тень. Так с ним всегда, если вспомнит Англию и свою предыдущую «работу».

- Джей, пошли, поболтаем, - с глубоким вздохом и каким-то угрюмым выражением лица попросил Антонин, отходя от загонов. – Надо излить душу… - снова усмехнулся он.

Я пожал плечами и пошел следом. Не то, чтобы мне хотелось вспоминать о чем-то, но разговор был неизбежен. А его уже долго гнетут воспоминания, чувствуется, что он всегда говорил то, что думал. А теперь придется держать себя в руках. Хотя бы на людях, но в Румынской деревне это ни к чему…

- Джей, ты убивал? – внезапно нарушил тишину Долохов. Я пожал плечами.
- Намеренно, нет, а там – кто разберет, куда попало заклинание, - Тони задумчиво смотрел на закипающий на огне чайник (рядом с драконами не рекомендовалось использовать даже Люмос, они не любят искусственный огонь) и крутил в руках пустую кружку.
- Ты молодец, - растерянно сказал он. – А вот мне приходилось… Не приносит никакого удовольствия, как нас уверяли. Только мерзко становится, и палочка тяжелеет. Или душа. Фиг разберешь.

Я молчал. Сказать мне на это было нечего, я уже давно свыкся, что он убийца. Уже не важно.

- Домой надо ехать. И напиться… Раньше помогало. Даже Северу помогало, с его-то тараканами в голове, - грустно усмехнулся он, разливая чай по кружкам и протягивая одну мне. – Что хорошо в Англии, так это чай. Умеете заваривать. Только молоком своим все портите, - он покосился на меня со странным выражением.

- А что? Я никогда не любил чай с молоком, - пожал я плечами.

- Наш человек. Так держать, - серьезно кивнул он, снова погружаясь в раздумья. – Ты в войне много потерял?

- Половину всего, что было. Брата. Близнеца, - не глядя на него, ответил я. Говорить снова было больно, но необходимо. И Антонину, и мне.

- Хм. Сочувствую. Но это не я. Ручаюсь. Я такие вещи запоминаю. А вот я никого не потерял там. Ну, раньше было дело, не без этого – жена у меня умерла в Англии, а дочь я оттуда чуть ли не силком утащил на родину. В России сейчас спокойнее, почти как здесь. Там нет никаких разборок «стенка на стенку», там всем рулят магглы. Не жизнь, а малина. Только негде талант применять – вся магия нужна Европе, да и то, мало кому удается добраться туда. Считай, мне повезло, - скептически усмехнулся он.

- Отчего у тебя жена погибла? – хрипло спросил я. Чтобы поддержать разговор, наверное.

- От рака. Маги магами, а лечить болячки самые обыкновенные не умеют. Дураки мы, Джей, такие дураки, - расстроено заключил но, уронив голову на скрещенные перед собой руки. – Ты должен быть рад, что у тебя брат был. Это жестоко, но закономерно. Говорят, что у близнецов душа на двоих одна. Он тебе подарил и свою половину.

Я поднял на него глаза, недоверчиво оглядывая его опущенную голову.

- То есть, я радоваться должен?

- Нет конечно. Но и не убивайся особенно. Все, что Господь не делает, все к лучшему. Ты же наверняка изменился?

- Слабо сказано, - помолчав, тихо ответил я.

- Вот. И правда значит все так и должно быть. Живи и не задумывайся, а то в старости делать нечего будет, - криво усмехнулся Долохов. – Мне вот уже можно, недолго осталось до пенсии. А ты молодой. Тридцать хоть есть? – я помотал головой. – Тем более, - довольно заключил он. – Грех жаловаться. Жизнь только началась.

Я покивал для вида, не слишком вникая в последние его слова, жесткие, но, по чести сказать, правдивые. Хотя философ из меня никакой, мне явственно представилась вся теория моей жизни (хотя, если бы меня спросили до этого момента, какова она, теория эта, я бы не смог ответить).

Судьба явно захотела, чтобы нас всех хорошенько встряхнуло – какое право мы имеем ей мешать? Долохов вот верит в Бога – странно для мага, хотя он объяснил мне это тем, что он не маг в первую очередь, а русский… Типа там все верят, потому что иначе вообще жить невозможно. Может и так. Не знаю, не довелось в России побывать.

Так может, этот его Бог не зря нас сюда заслал, менять что-то надо, и не просто сбегать в деревню на отшибе? Долохов смотрел на меня своими темными серыми глазами, и, кажется, мысли читал.

- Поедешь со мной в Россию, - вдруг заключил он. – Там жизнь заново начинать – самое милое дело. А природа…. Никакой ваш Туманный Альбион такого в жизни не видел – закачаешься. Не зря весь мир наши березы вспоминает! – улыбнулся он, поднимаясь. – Решайся, Джей, - и, отсалютовав мне, вышел из сарая, который здесь служил кухней.

А я так и просидел полночи перед остывшим чайником и двумя пустыми железными кружками. А на следующий день мы уже собирали вещи – ехать в Москву, к Долохову домой, повидать дочь.

Уже сидя в поезде (не знаю почему, но Москва – зона, куда просто невозможно аппарировать) я заключил, что все в мире зачем-то да нужно. Тем более, я всегда хотел взглянуть на эти пресловутые полосатые деревья…